Князьки мира сего - Страница 32

«Кому это „нам“? — подумал Пётр. — Русским или евреям?»

— И не надо мне тут говорить о гуманизме и расизме, — продолжал Костя. — Будущее Земли за сильными и умными людьми! За нами! А неграм надо объявить, что в таком-то месте бесплатно выдают видеомагнитофоны, и вся Кения выстроится в очередь. Только вывози фуры с тушками! Они так ничего и не поймут, пока в стране не останется ни одного жителя! А если кто-нибудь поймёт и не встанет в очередь, значит он достоин жизни. Всё элементарно.

Костя постоянно втягивал Петра в свои дурацкие споры, толкал шизофренические теории, и никогда нельзя было понять, в шутку или серьёзно очкарик всё это говорит. Но с ним было крайне интересно общаться, чёрт возьми! Этот гриф не был таким плоским, как Гутман и Загода.

Тут к Петру подковылял другой стервятник, и Костя уступил ему место.

У Гарика Селивёрстова внешность и внутреннее содержание были диаметрально противоположными. Внешность была утончённая, аристократическая: продолговатое лицо с правильными чертами, прямые русые волосы, длинные руки с пальцами музыканта. А вот внутреннее содержание было упрощённым, приземлённо-мещанским, если не сказать быдловским или плебейским. Иногда Пётр задумывался: есть ли у таких людей душа или они — обычные пустые биороботы? Как и у каждого плебея, гордыня Гарика была распердячена до немыслимых размеров. Он был мелочным, завистливым, прямолинейным, самодовольным, наглым, подлым и трусливым одновременно. Но Пётр за что-то любил этого жалкого и высокомерного человечка — они два года ходили в друзьях.

— Ну как там у вас в милиции? — спрашивал гриф-Гарик для проформы. На самом деле то, чем живут другие, его никогда не интересовало. — Давно я о тебе ничего не слышал. А я вот уже умер.

— Как умер? — удивился Пётр.

— Жена меня бросила через два года после свадьбы. Да она была дура круглая. Мать я уж давно похоронил. Работу я потерял. Засел за компьютер, пока интернет не отключили. Пробовал пить — не получается. Стал смотреть телевизор. Чувствую себя всё хуже и хуже. Вызвал «Скорую», меня отвезли в больницу. Потом перевели в другую. Так никогда и не выписали. Какая-то скоротечная лейкемия, или что-то вроде того. Переливание не успели сделать. Однажды ночью как начало меня дёргать всего, дежурный врач подошёл, посмотрел так грустно и говорит: «Преставляется, бедняга». Даже до реанимации не доехали. Ты не знаешь, что это значит: «преставляется»?

— Выражение есть такое — «преставиться ко Господу». Приставка пишется через «е». При ставляют стражу, а к Богу пре ставляются. И не вздумай сказать «пред ставился», мол, «здравствуйте, Господь Господевич, меня зовут „Гарик“».

— К какому Господу? Никакого Господа я не видал. Дурак этот врач! Я, как помер, сразу стал стервятником. А чего, пи́щи много. Вот сегодня тебя склюём, завтра ещё кого-нибудь. Я тут даже одну пещерку нашёл, там музыкальный центр стоит. Я лапкой кнопку нажимаю — и что ты думаешь? Рейв! Я сам сначала не поверил. И музыкальный центр не какой-нибудь, а «Техникс», последней модели. Я, конечно, больше «Пионер» люблю, но этот тоже ничего…

— И как тебе быть стервятником?

— А ничего, жить можно. Лучше, чем на Земле. Там меня одни дураки окружали. А здесь все свои. Правда, мы не разговариваем почти, каждый своим делом занимается. Но так даже лучше. Слушай, пойду-ка я ещё закушу, а то всё без меня склюют.

И Гарик, пихаясь крыльями, стал пробиваться к Петру № 2. А к Петру № 1 припрыгал ещё один стервятник — самый крупный из всех. Это был Аким.

— Знаешь, почему мы тебя вон там пожираем? — спросил осетин без всякого кавказского акцента: он родился и вырос в Москве, а акцентом овладел уже в школе, с большим трудом, чтобы рассказывать анекдоты про кавказцев.

— Потому что я — живой труп?

— И это тоже. Но главное в другом: ты, мой друг, уже почти продался врагу. Всех предателей рано или поздно съедают.

— Ты о пришельцах?

— Какие пришельцы! — засмеялся Аким. — Враг один. Он мешает людям свободно жить и развиваться, подчиняет себе их волю, превращает их в идиотов. Он — противник всякого накопления и сторонник нищеты. Он — тоталитарный властитель, великий диктатор, тиран от века, и от века вербует себе рабов. А эти дурачилы покорно идут за ним, как овцы за пастухом. Послушай, друг мой, не поддавайся на его уловки! Я чувствую, ты сейчас на перепутье, нам отсюда многое видно. Рассекречивай уловки врага, не давай себя обмануть, и, может быть, ты ещё спасёшься из его лап.

Гриф степенно удалился и включился в общую трапезу, а к Петру подошёл Вова Курляндский.

— Привет, друган! — сказал Вова, больно ударяя его крылом по плечу. — Я вот думаю, ты — не ты? Ты, — удовлетворённо констатировал он, внимательно осмотрев грифа-Петра.

— Я, — подтвердил Пётр.

— Помнишь, как мы зажигали с тобой, пока меня бабка в Израиль не увезла?

— Тогда и сло́ва-то такого не было — «зажигать»…

— Мы же с тобой в духовном мире, здесь времени нет, можно говорить, что хочешь, — сообщил Вова. — А как морду друг другу били, помнишь? Ух, как я тебя ненавидел. И любил.

— А почему? — спросил Пётр.

— А потому что только в тебе и во мне был стержень. И, пожалуй, ещё в Вадике, но Вадик не в моём вкусе.

«А действительно, почему среди стервятников нет Вадика?» — подумал Пётр. И тут же догадался, почему: Вадим никогда его не подставлял, не предавал и не использовал. Он всегда был чудесным парнем, Вадик.

— Я не про волю говорю, а про стержень, — продолжал Курляндский. — Вон Аким уже стал владельцем банка — зверская волища! — а стержня в нём нет. Только в нас троих был стержень. Многие стали, так сказать, успешными, а про нас думают, что мы полные отморозки. Но здесь, в духовном мире, всё видно чётко. Все парни из нашего класса, кроме нас троих, в полной заднице и останутся в ней до конца жизни. Поездят на «Лексусах», поживут с фотомоделями, полакают ви́на тридцатилетней выдержки и ау! Помрут и перейдут из своей маленькой задницы в гигантскую ж…у мира… Видишь кровь на моём клюве? Нет? А знаешь, почему её нет? Потому что я ни кусочка от тебя не съел!