Князьки мира сего - Страница 24

К оглавлению

24

Это было незабываемое впечатление. Он вместе со своим старшим коллегой и любовником Полем Верленом ехал на поезде в Брюссель. Верлен обманул и бросил на пограничной станции свою жену и тёщу, чем был очень доволен: веселился, шутил, строил рожи и поставил Артюру пару синяков своей тростью. Потом Поль хорошенько хлебнул абсента, и его потянуло на философский разговор.

— Друг мой нежный! — говорил старший поэт. — Поэзия должна взывать не к человечеству, а ко Творцу!

— Творец оставил этот мир! — кричал его молодой собрат. — Он позорно бежал от людей в свой золочёный чертог и упивается там своей праведностью и непогрешимостью! Он весь прогнил, от него воняет, как от выгребной ямы! Нет, к такому Богу я взывать не намерен! Пусть ему поют гимны тупицы и ханжи! Для меня бог — тот, кто посмел бросить вызов гнусному владычеству вашего кроткого Боженьки! Кто посмел страдать, бунтовать и жить! Кто вкусил свободу и любовь!

— Дорогой мой! О какой свободе ты говоришь? О какой любви? О свободе не мыться или о любви к вину? — И Поль плеснул себе в стакан ещё немного изумрудной жидкости.

— Как жаль мне видеть всех вас, — не обращая внимания на его слова, взывал Рембо, — привязанных верёвками своей глупости ко кресту! Чем этот нагорный плакальщик обольстил вас? Тем, что обещал простить ваши грехи и взять к себе на небо? Болваны! Вы не нужны Ему там, как не нужны здесь!

— Крест даёт нам крылья, мой маленький глупец, воспарить над этой призрачной реальностью, над пустыми страстишками, над своей убогостью, в конце концов. Свобода же для меня одна — свобода умереть у ног моего милого Бога, а там пусть я попаду в ад, который заслужил!

— Как я устал от твоей деланной религиозности, Поль! — Артюр брезгливо поморщился. — Не надоело строить из себя святошу? Ты мятежник, такой же, как и я, признай это наконец!

— Ну уж дудки! — тряхнул головой Верлен. — Я величайший грешник, и я это признаю, но я не бунтарь! Я мразь, я слизь, я плесень, но я Божий сын! Мне не хватает воли скинуть с себя ярмо греха, я вновь и вновь, как пёс, возвращаюсь на свою блевотину, но я предпочту любую пытку отречению от Христа! Моя никчёмная жизнь принадлежит Ему одному!

— Это слова раба, Поль! Но ты же поэт, Поль, ты же должен любить свободу! Давай вместе умчимся на пьяном корабле свободы к запретным землям желаний!

— Какой ты ещё мальчишка, малыш Артюр! Ты пытаешься убежать от Бога, как много раз убегал от матери. Ну и что дала тебе твоя свобода? Нужду, голод и израненные в кровь ноги! Кроме Бога мы никому не нужны, даже себе самим! Твоя свобода — жрать рожки со свиньями! Именно этим мы с тобой сейчас и занимаемся. Возвращайся-ка, друг мой, домой, пока ещё не поздно, Отец уж, поди, заждался тебя!

— Никогда! — вскричал Иваненко-Рембо. — Я предпочту краткий миг свободы, проведённый в калу и блевотине, вечному сытому рабству!

Поезд всё ехал и ехал куда-то вдаль, а два поэта, связанные такими тесными физическими узами, продолжали что-то восклицать и доказывать, причём каждый доказывал нечто самому себе, не замечая собеседника…

Глава 2
Шестипалая конечность

Иваненко втайне стал надеяться попасть в шкуру какого-нибудь великого композитора, например, Петра Ильича Чайковского, своего тёски. Но не привелось.

В тот день он проснулся абсолютно здоровым. В алюминиевой миске была вкусная еда, а под ней записка: «Не спать!» А потом, просочившись сквозь стену камеры, к нему в гости заглянула баньши. Милиционер понял, что час его кончины близок. Он знал, что хорошее физическое состояние, как у него сейчас, часто наступает у больных незадолго до смерти.

Полупрозрачная старуха уселась рядом с ним на нары. Пётр ожидал, что баньши начнёт стенать и рыдать, оповещая его о грядущей кончине. Но ведьма подняла руку, на которой было надето что-то вроде электронных часов, нажала на этом устройстве несколько кнопок и превратилась в абсолютно плотного непрозрачного пришельца.

Всё было на месте: и зеленоватый, вытянутый перпендикулярно телу череп без волос; и четыре шестипалые конечности с длинными когтями на концах (нижние были хватательными, как у обезьяны, и не обутыми); и необычная серебристая туника. Но инопланетянин был не мёртвым, а живым! Длинный узкий язык то и дело облизывал сероватые губы. «Да это же Старший Посол!» — догадался Иваненко.

— Да, это я! — шипящим голосом произнесло существо. — Вы оказали цивилизации Рака большую услугу. Мы не оставляем такое рвение без награды. Мы намерены оказать услугу вам.

— Вы намерены убить меня и избавить от мучений? — спросил Пётр.

— Ни в коем случае! Мы поможем вам спастись!

— А зачем вы явились в виде баньши?

— Для маскировки. Никого не удивляет появление баньши в этом мрачном месте.

— Я полагал, что для маскировки вы становитесь невидимыми…

— Тут кое-кто видит, — неопределённо махнул лапой посол.

— А почему вы не пришли спасать меня раньше? Я уже начал сходить с ума.

— Вы были не готовы. Но теперь мы вызволим вас, хотя и не можем гарантировать, что безбожные власти не будут вас преследовать. Но взамен вы должны дать нам одно обещание — регулярно посещать храм, вполне конкретный храм.

Посол назвал адрес храма и попросил Иваненко несколько раз повторить его, чтобы запомнить наизусть.

Какое-то время они молча сидели на нарах: человек сидел вполоборота к пришельцу, а пришелец смотрел прямо перед собой, болтая в воздухе когтистыми задними лапами.

— Я хочу от вас кое-каких разъяснений, — помявшись, сказал Пётр. — Как получилось, что Темнолесова не слышала, как я звонил в дверь конспиративки? Почему скрытая камера не зафиксировала мой приход? Почему майор считает, что я ему не звонил? Всё это похоже на чудо…

24